Пушкин был в Орле! Это событие не может оста-вить равнодушными орловчан, которым дороги их Отече-ство и русская литература. В самом начале мая 1829 года, отправляясь в Арзрум, поэт "сделал... 200 верст лишних; зато увидел Ермолова", то есть намеренно удлинил свой путь более чем на 200 километров, чтобы встретиться с одной из самых значительных фигур в области русского военного искусства николаевского времени, прославленным и одновременно опальным боевым генералом, героем кав-казской эпопеи. Пушкин, отправляясь в сторону Кавказа, и надеялся услышать компетентное мнение о русско-турецкой войне, и, как истинный писатель, не хотел упус-тить возможности составить свое впечатление о столь легендарной личности. Добавим от себя, что нужно было очень захотеть встречи с Ермоловым, зная, как непросто ездить по нашим дорогам в апреле и начале мая. В том же "Путешествии..." Пушкин восклицает: "До Ельца дороги ужасны. Несколько раз моя коляска вязла в грязи, достой-ной грязи одесской". Между тем, это было очень сильное сравнение! Черноземная грязь в распутицу всегда оставля-ла о себе острые впечатления. Она попадала в описания всех путешественников, которым случалось хоть раз вхо-дить с ней в тесное соприкосновение.
  Известные орловские краеведы сразу машут руками, как только мы пытаемся предположить, что же мог ви-деть А.С.Пушкин в Орле:
  - Старый Орел не сохранился. Все, что видел Пуш-кин, сгорело в городских пожарах XIX века! Город изменил-ся! Он несколько раз перестраивался! Доподлинно ничего неизвестно.
  И все это совершенно верно. Но, тем не менее, делая оговорки, что некоторые наши предположения спорны, что в чем-то они приблизительны, давайте все, же попробуем побывать вместе с Пушкиным в Орле в один из майских дней 1829 года.
  Вначале вспомним, что город Орел, подобно всем ос-тальным русским городам николаевского времени, в 20-е -30-е годы XIX века и до пожара 1841 года менялся крайне незначительно. Решительные изменения в нем начали происходить после пожаров и в период бурного капитали-стического роста конца XIX - начала XX века. Так что можно с большой долей уверенности говорить, что юный Лесков жил в том Орле, облик которого примерно видел и Пушкин. А, изучая старые документы, рассказывающие нам о городских кварталах и жилищах, мы черпаем еще большую уверенность в этом.
  Узнать, каким был Орел в это время, когда возник-нут затруднения с документальной стороной вопроса, нам поможет Николай Семенович Лесков. Лучшего гида, осо-бенно если будут необходимы живые детали, и желать нельзя. Лесковский Орел, живой и своеобразный, встает перед нами со страниц таких классических рассказов, как "Несмертельный Голован", "Тупейный художник", "Мело-чи архиерейской жизни", "Грабеж", "Пугало". Орловские улицы, площади, церкви, монастыри, зеленые горки, их "взвозы" и спуски, купеческие особняки, бани, гостиницы, ряды - все они с любовью оставлены для нас его живопис-ным пером.
  Всем известна необыкновенная лесковская память, вобравшая в себя множество орловских лиц, словечек, раз-говоров, местных случаев. Больше того, она всю жизнь пи-тала его. Детские воспоминания писателя легли в основу многих его литературных повествований, этим воспоми-наниям в известной степени можно доверять, особенно ес-ли мы имеем в виду описание орловского быта и городского пейзажа. Не будем, разумеется, преувеличивать значение детской памятливости, но не станем и отбрасывать ее со-вершенно. Добавим к ней разговоры и воспоминания родст-венников и знакомых Лескова об этом времени, которые он так любил слушать, и перед нами окажутся весьма инте-ресные факты орловской действительности, окрашенные живыми впечатлениями и особым ароматом прошлого. Лесков исходил, избегал весь город, он знал его буквально наизусть - и в 30-е и в 40-е годы XIX века. Нам важно, что Лесков запомнил город до пожара 1841 года. Именно такой Орел он описывает в "Грабеже", причем оговаривает это специально: случай произошел, как пишет он, "незадолго перед орловскими истребительными пожарами". Поставив здесь в кавычках эту цитату, мы оговариваем, что и дальше все цитированное взято нами из лесковских расска-зов и воспоминаний.
  Интересно уже одно то, что Лесковы жили через ули-цу от дома А.П. Ермолова, то есть были почти соседями, хотя и несколько разминувшимися во времени: улица Третья Дворянская (или Верхняя Дворянская, современ-ная Октябрьская), где жили Лесковы, параллельна Бори-соглебской (совр. Салтыкова-Щедрина), на которой стоял генеральский дом. И хотя генерал покинул Орел в 1831 го-ду, дом его стоял на месте, и все знали, чей это был дом, причем, по мнению некоторых орловцев, Ермолов хоть и продал его, но мог в любой момент в Орел вернуться, купив себе новое жилье. Память о таком легендарном жителе в Орле была совершенно свежей: в городе его отлично знали, им гордились, о нем много говорили, в том числе, видимо, и у Лесковых. Потому-то Лесков столь многократно вводит Ермолова в свои произведения, причем очень интересно его характеризует (легендарный Голован стараниями генера-ла не только выкупается на волю, но и получает "хорошую корову с теленком". Ермолов дарит ему... "Опыт о челове-ке" Поппе, который Голован выучивает наизусть). Кста-ти, и Голован тоже оказывается соседом Ермолова, ибо он обитал "на небольшой террасе обрыва над левым рядом улицы" (Третьей Дворянской), что уж, совсем близко, бук-вально за "спиной" Борисоглебской, на которой у Ермолова был предположительно свой дом.

I.

  Сделав такую несколько продолжительную преамбу-лу, вернемся теперь к Пушкину, который подъезжает к Орлу ранним майским утром 1829 года.
  Въехал он в город со стороны Волховского тракта че-рез Монастырскую слободу. По этому тракту раньше до-бирались в Орел из Москвы. Наверное, после нескончаемых полей и чуть зазеленевших орловских лесков, необычному пассажиру кибитки было интересно посмотреть вокруг, хотя он, понятно, не ждал от Орла ничего необыкновенно-го. Коляска Пушкина, скорее всего, тут же, как выражался Лесков, начала прыгать "по каменным волнам губернской мостовой". Но хочется думать, что само майское тихое утро, свежая зелень, солнце над Успенской церковью и всем монастырским "городком", сами по себе, наверное, были способны снять впечатление от такой поездки, тем более, мостовые России почти везде были одинаковыми. Пушкин ехал мимо церквей и зданий Монастырского комплекса, где уже, кстати, не было собственно монастыря, так как его с 1819 года перевели во Мценск, мимо архиерейского дома и юного городского парка, чуть окутанного зеленой дымкой будущих листьев. Деревья в городском саду были еще со-всем небольшие, ведь 1829 году орловскому парку исполни-лось всего шесть лет, и утреннее солнце должно было про-свечивать парковые аллеи насквозь. Справа от него тянул-ся квартал двухэтажных корпусов присутственных мест классической постройки, между которыми строился буду-щий кафедральный Петропавловский собор (здесь сейчас мы видим здание библиотеки им. И.А.Бунина). На месте современных жилых домов вблизи гостиницы "Русь" не-сколько выделялся тогдашний дом орловского губернатора. Это в нем 1800 году у губернатора И.П.Вульфа родилась внучка Анна Полторацкая. Это ей, впоследствии Анне Керн, Пушкин в 1825 г. написал стихотворение, которое уже два века заставляет восхищаться и пушкинским пером и "гением чистой красоты". Анна Петровна потом напи-шет воспоминания о поэте. Пушкин едет мимо губерна-торского дома и, конечно, не подозревает, что здесь увиде-ла свет одна из самых близких ему женщин. Вряд ли он во-обще знал, что ее родина - этот самый Орел. Совсем близ-ко от тогдашнего губернаторского дома находилась конеч-ная остановка столь длительного пути - орловский Поч-товый двор, ныне, как и здания присутственных мест, не-существующий. В XIX веке Почтовый двор находился при-близительно на месте нынешней гостиницы "Русь". Скорее всего, здесь Пушкин оставляет багаж и распоряжается о дальнейшем своем движении - он уедет из Орла сегодня же засветло. (Некоторые исследователи считают, что поэт пробыл в Орле 2-3 дня, но, анализируя пушкинскую дорогу, трудно с этим согласиться). Думаю, он взволнован пред-стоящей встречей: ради нее он сделал в сторону такой крюк! И, несмотря на раннее утро (еще нет и восьми ча-сов, дворяне так рано вообще не поднимались), он не в со-стоянии ждать более удобного времени: Пушкин берет ор-ловского извозчика и немедленно отправляется к Ермолову домой.
  По дороге Пушкин говорит с извозчиком о генерале. Орловский извозчик, как истинный представитель своей профессии и настоящий орловчанин, или, как пишет Лес-ков, "орловчин", конечно, все знает про Ермолова, и где он живет, и где бывает, и еще много чего он расскажет о гене-рале Пушкину по дороге. Уже в восемь утра они были на Борисоглебской (совр. улица'Салтыкова-Щедрина). Однако Ермолов тоже оказался ранней пташкой: его уже нет до-ма. Пушкин пишет: "Извозчик мой сказал мне, что Ермо-лов ни у кого не бывает, кроме как у отца своего, простого набожного старика, что он не принимает одних только городских чиновников, а что всякому другому доступ сво-боден". Вот она - всенародная любовь и популярность! Кстати, так рано генерал мог отправиться и не к отцу, а, быть, допустим, в церкви. Или еще где-либо. Но некоторые литературоведы почему-то уверены: если извозчик так сказал, то Ермолов был у отца. Это по крайней мере странно. Удивителен и другой вывод краеведов, о том, что встреча Ермолова и Пушкина состоялась в доме отца ге-нерала. Это еще более странное предположение, если учи-тывать тогдашнюю ментальность дворянского сословия.
  Итак, Ермолова дома нет, Пушкин разочарован, и извозчик увозит его от генеральского дома, чтобы снова привезти его туда через час. Где Пушкин мог провести этот час? Пушкину не терпится встретиться с генера-лом, он торопит время, скорее всего, далеко от дома он не уезжает. Не зная города, он вполне мог положиться на мнение все того же извозчика: куда лучше отправиться, чтобы перекусить (если он этого не сделал на станции) или просто начерно осмотреть прилегающий район Орла, что-бы просто провести время. Час ожидания всегда тянется очень медленно. Обидно думать, что Пушкин этот час мог провести где-то за едой, но боюсь, что это самый вероят-ный вариант.
  Лучший в городе трактир был на Волховской (совр. ул. Ленина). ("Пушкин мог обедать в трактире!?" - удиви-лись бы мои студенты). Пушкин мог. И во время поездок обедал в них. В том же "Путешествии в Арзрум" он пи-шет, что "своротил на прямую тифлисскую дорогу, жерт-вуя хорошим обедом в курском трактире, что не безделица в наших путешествиях"). Выезжая с Борисоглебской, поэт в этом случае попадал бы на Садовую (совр. ул. М. Горько-го и пл. Ленина),
  Если же Пушкин отправился на Волховскую, самую по тем временам "респектабельную", замощенную улицу Орла, ему бы открылась картина бойкой торговой и в то же время почти столичной улицы. По Лескову, там "сиде-ли" самые известные торговцы, аптекари - "один из по-ляков, а другой немец" ("Несмертельный Голован"), "самый лучший часовщик", немец Керн ("Грабеж"). Аптека Рота, хотя и с другим владельцем, существовала на Волховской, как известно, до самой революции; насчет конкретной фа-милии Керна утверждать сложно, но если и была такая вывеска на Волховской, она-то и могла напомнить Пушки-ну о встречах в Тригорском! Здесь можно было запросто встретить экипаж орловского губернатора того времени - П.А.Сонцова, увидеть немало известных лиц в городе лиц и тех из них, которые впоследствии станут героями произведений лучших русских писателей.
  Трудно, удержаться от предположения, что великий поэт побывал в ожидании Ермолова в районе Дворянского гнезда, но не том месте, которое обыкновенно мы имеем в виду под этим названием, а в створе Борисоглебской ули-цы, отъехав от дома Ермолова вперед к берегу Орлика. Здесь бы его взору открылась настоящая прелесть провин-циального захолустья: "Место здесь довольно красиво. То-гда, до пожаров, это был край настоящего города. Вправо за Орлик шли мелкие хибары слободы, которые примыкали к коренной части, оканчивавшейся церковью Василия Ве-ликого", (Лесков. "Несмертельный Голован"). "Орлик река невеликая и воды его, захваченные пониже запрудою, тихи, как в луже". (Там же). Заманчиво представить себе Пуш-кина, стоящего майским утром 1829 года над Орликом, откуда открывается панорама реки и заречья - карти-на, которой будут восхищаться впоследствии многие рус-ские литераторы. Однако вряд ли так могло быть: неверо-ятно, чтобы извозчик, которому, скорее всего, было велено везти барина завтракать или посмотреть город в общих чертах, отвез бы его к речке полюбоваться видом! Это бы-ло бы не в характере русского извозчика, для которого по-любоваться видом, даже если такое предположение могло прозвучать, означало бы показать Волховскую, присутст-вие, церкви, городской магистрат, ряды, может быть, и пристань, то есть, так сказать "наши достижения", ко-торыми он, как горожанин, мог бы гордиться.
  Вряд ли Пушкин в это время рассматривал Орел внимательно: чисто психологически он думал о встрече, ради которой приехал и волновался. "Через час я снова к нему приехал". Ермолов, к счастью, уже был дома...
  Пушкин пробыл у генерала Ермолова "часа два... Раз-говор несколько раз касался литературы". Можно думать, что хорошо знающий русскую литературу Ермолов не обошел своим вниманием ни гражданских стихов А.С.Пушкина, ни "Графа Нулина", ни "Цыган", ни, подав-но, "Кавказского пленника", в котором упоминается сам генерал в широко известном двустишии: "Поникни снеж-ною главой, Смирись, Кавказ: идет Ермолов". "Ему было досадно, что он не помнил моего полного имени. Он изви-нялся комплиментами", - пишет Пушкин. Совершенно оче-видно, что собеседники были интересны друг другу. Гово-рили о текущих военных действиях в русско-турецкой вой-не, о качестве "Истории" Карамзина, которое казалось Ермолову недостаточным, о Грибоедове и записках князя Курбского. Пушкину показалось, что Ермолов "нетерпели-во сносит свое бездействие". Он не ошибся. Крупный про-фессиональный военный, отлично знающий театр военных действий, в разгар турецкой компании вынужден был про-водить время в тихом дремотном Орле и все, что ему ос-тавалось, это заочно следить за действиями Паскевича и подвергать их критике. Пушкин отметил выразитель-ность облика Ермолова, его "огненные, серые глаза и седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе". Под впечатлением от личности Ермолова, от разговора с ним поэт покидал наш город.
  Отъезд Пушкина из Орла мог проходить двумя пу-тями. Из "Путешествия в Арзрум": "Мне предстоял путь через Курск и Харьков, но я своротил на прямую тифлис-скую дорогу"...
  Чтобы отправиться прямо на Кавказ, поэт должен был выехать из Орла по Новосильской улице (совр. ул. Пушкина). Значит, ему надо было попасть из "третьей части" города во "вторую", то есть из современного Совет-ского района в Железнодорожный. Это можно было сде-лать, либо пересекая мост через Орлик и "коренной" мост через Оку, либо, спустившись с Балашовой горы по замо-щенному спуску и пользуясь мостом от Балашовой горы (примерно на этом месте в парке мы видим памятник Тургеневу) на современную набережную Дубровинского.
  Здесь придется остановиться на истории орловских мостов. Орличным мостом горожане той поры называли мост на месте современного Александровского. Окский мост носил еще название "Коренного" как главный город-ской. Он устраивался на месте нынешнего Красного, то есть от рядов к современному "Универмагу". Орличный и "коренной" мосты на Оке были деревянными. Как пишет историк Г.М.Пясецкий, Окский мост "был утвержден на деревянных сваях, которые каждый год во время весны сби-вало льдом, почему и самый мост ежегодно или разбирался или, если не успевали разобрать, то уносился водою".
  Балашов (или Банный) мост существовал с 1822 года. В 1828 году затонул, так как был устроен из одной баржи, дно которой сгнило. Именно с весны 1829 года в Орле ста-ли в первый раз устраивать этот мост в летнее время на паромах.
  Мосты в Орле наводили обычно в конце мая. Так ка-кой же была пушкинская переправа? В зависимости от то-го, какой мост восстановили первым, такая дорога и была выбрана возчиком Пушкина. Если был выбран новый Ба-лашов мост, то путешественнику предстоял спуск с Бала-шовой горы. Направляясь к спуску от Почтового двора, ко-ляска Пушкина тогда проезжала бы мимо здания Дворян-ского собрания (на этом месте примерно мы видим наш театр им. Тургенева). Он мог увидеть в этом случае наши орловские "контрасты": и юную, едва распускающуюся ли-повую аллею, предваряющую городской парк, аллею, кото-рой потом так восхищался Бунин, и верхнюю часть оврага, которую во время приезда императора заставляли некою "декорацией" (тип забора), чтобы скрыть ее непригляд-ность. Так как появление императора в это время в Орле не предвиделось, "декорацию" никто и не соорудил. Зато с самой Балашовой горы по правому берегу Оки открывалась бы грандиозная панорама знаменитой Орловской хлебной пристани, развернувшейся от Балашова моста до Сергиев-ского кладбища (место совр. з-да "Текмаш"). Там, за Окой, раскрывался один из тех поэтичных видов, которы-ми были славны города самого сердца России: среди наме-чающейся зелени садов поднимались церкви и колокольни, крыши крепких купеческих особняков, крыши домов и до-миков окраин. А за ними далеко виднелась заокская равни-на, уходящая влево за Курскими улицами к небольшим и тихим перелескам и рощицам. (Ни церкви, ни колокольни эти в современном Железнодорожном районе не сохрани-лись до наших дней. Нет Преображенской, взорванной в 1965 году, ни, тогда еще деревянной, Покровской церкви (в районе современного "Универмага"). Справа с этой горы отлично просматривалась церковь Богоявления с "зеленой богоявленской колокольней", вся стрелка Оки и Орлика, на-рядно выглядевшая майским днем в обрамлении новой зе-лени; вдалеке виднелись купола опять-таки не сохранив-шихся церквей Никольской и Воскресенской. Сама же гора, с которой съезжали орловчане и проезжий народ к мосту, срытая в середине XX века в связи с расширением городско-го парка, описана Лесковым так: "Тут исстари место са-мое глухое. На горе мало было домов, а внизу, вправо на Орлике, дрянные бани да пустая мельница, а сверху сюда обрыв, как стена, а с правой сад, где всегда воры прята-лись" ("Грабеж"). Балашова гора была так крута, что если был выбран новый Балашов мост, то путешественнику предстоял спуск с Балашовом горы. Направляясь к спуску от Почтового двора, коляска Пушкина тогда проезжала бы мимо здания Дворянского собрания (на этом месте при-мерно мы видим наш театр им. Тургенева). Он мог уви-деть в этом случае наши орловские "контрасты": и юную, едва распускающуюся липовую аллею, предваряющую го-родской парк, аллею, которой потом так восхищался Бу-нин, и верхнюю часть оврага, которую во время приезда императора заставляли некою "декорацией" (тип забора), чтобы скрыть ее неприглядность. Так как появление им-ператора в это время в Орле не предвиделось, "декорацию" никто и не соорудил. Зато с самой Балашовом горы по правому берегу Оки открывалась бы грандиозная панорама знаменитой Орловской хлебной пристани, развернувшейся от Балашова моста до Сергиевского кладбища (место свор. з-д "Текмаш"). Там, за Окой, раскрывался один из тех поэтичных видов, которыми были славны города самого сердца России: среди намечающейся зелени садов поднима-лись церкви и колокольни, крыши крепких купеческих особ-няков, крыши домов и домиков окраин. А за ними далеко виднелась заокская равнина, уходящая влево за Курскими улицами к небольшим и тихим перелескам и рощицам. (Ни церкви, ни колокольни эти в современном Железнодорож-ном районе не сохранились до наших дней. Нет Преобра-женской, взорванной в 1965 году, ни, тогда еще деревянной, Покровской церкви (в районе современного "Универмага"). Справа с этой горы отлично просматривалась церковь Бо-гоявления с "зеленой богоявленской колокольней", вся стрелка Оки и Орлика, нарядно выглядевшая майским днем в обрамлении новой зелени; вдалеке виднелись купола опять-таки не сохранившихся церквей Никольской и Вос-кресенской. Сама же гора, с которой съезжали орловчане и проезжий народ к мосту, срытая в середине XX века в связи с расширением городского парка, описана Лесковым так: "Тут исстари место самое глухое. На горе мало было до-мов, а внизу, вправо на Орлике, дрянные бани да пустая мельница, а сверху сюда обрыв, как стена, а с правой сад, где всегда воры прятались" ("Грабеж"). Балашова гора была так крута, что на подъеме лошадей иногда останавливали для отдыха. Непростым был и спуск, зато проезжающий сразу оказывался во "второй части" Орла, то есть прямо в современном Железнодорожном районе.
  Что говорит в пользу спуска с Балашова моста? - Почтовый двор, откуда выезжали в "далекие края" тран-зитные пассажиры, от Балашовой горы совсем рядом. Спустились - и через полчаса вы уже на Ильинке (совр. сквер Танкистов), одной стороной которой и является Новосильская улица (совр. Пушкинская). Это по ней от-правлялись из Орла на юг. Итак, если поэт проезжал по Балашову мосту, то отсюда он не только видел Богоявлен-скую церковь, но даже мог слышать, как "на Богоявлении... часы бьют". Между тем, покинув мост, он попадал в со-вершенно особый городской мир, живущий и дышащий в унисон с организмом великой хлебной пристани: по обе стороны Клушинского переулка (впоследствии Покровской улицы) находились огромные ссыпные амбары, пристанные сооружения, торговые лавки и солидные дома, украшенные резными наличниками, "хорошо, по-купечески обряжен-ные". В лесковском "Грабеже" отлично просматривается бытовая жизнь района орловской пристани того времени. В начале мая она, прошла ли навигация или нет, очевидно была в самом разгаре. Ее повседневную рабочую суету мог наблюдать поэт, проезжающий мимо торговой, а потому не менее беспокойной и бойкой площади Ильинки, на Ново-сильскую улицу.
  Но путь Пушкина из Орла мог быть и иным, если Окский мост навели первым. Тогда, спустившись по луч-шей в городе мостовой Волховской улицы, Пушкин мог по-любоваться великолепным ансамблем Введенского девичье-го монастыря (совр. место типографии "Труд") и слышать "девичьи часы", отбивающие время. Он неизбежно увидел бы тогда живописный Орлик под деревянным мостом и цер-ковь Успения (она же Михаила Архангела) на его берегу почти в том виде, в котором ее знаем и мы. Далее Пушкин направлялся бы в сторону Окского моста мимо здания гимназии в Воскресенском переулке, мимо городского маги-страта (в этом здании сейчас размещается театр "Сво-бодное пространство"), мимо неизвестных нам одноэтаж-ных рядов, сгоревших в пожаре 1858 года. Затем деревян-ный, заново наплавленный Окский мост ("коренной"), Иль-инка, и вот она - Новосильская улица. Поэт уезжает из (Орла по улице, которая через 100 с небольшим лет полу-чит его собственное имя. Он едет, наполненный сильными впечатлениями от встречи с Ермоловым, которого в един-ственном за все путешествие (и неотправленном) письме к Ф.И.Толстому сравнит с Казбеком и Тереком ("видел Казбек и Терек, которые стоят Ермолова")...
  В том 1829 году Пушкин много раз был в пути. Он даже напишет стихотворение "Дорожные жалобы", в ко-тором вспомнит с грустной улыбкой о неудобствах путе-шествий:
  "Долго ль мне гулять на свете
  То в коляске, то верхом,
  То в кибитке, то в карете,
  То в телеге, то пешком?.."
  Вряд ли, конечно, Орел задержался надолго в памяти великого поэта: слишком город казался тихим и незначи-тельным после столиц. И лишь через образ Ермолова Пушкин, наверное, вспоминал и Орел. Ермолов и сам в ка-кой-то степени напоминал орла - мощную грозную птицу, внутренне всегда свободную (Глаза "огненные, серые... и се-дые волосы дыбом" - как перья на гордой голове).
  Но мы-то всегда будем помнить, что майским днем 1829 года в нашем городе был А.С.Пушкин.